– Ничего, Троха-Трофим, вот обустроимся, жизнь здесь наладим, хлеба вволю будет. Земля здесь хоть и скудная, а рожать умеет. Тогда и родителей твоих найдём. Ты, главное, держись дяди Кондрата. Текануть не вздумай. Всё будет хорошо. Война скоро закончится. И тогда государство все силы на подъём народного хозяйства бросит. Заживём ещё, Троха-Трофим!

– Вы меня только в детский дом не сдавайте. Не хочу туда.

– Что, плохо в детском доме?

Трофим кивнул.

– Не отдам. Слово даю. Слово фронтовика. Понял?

– А ты, дядя Кондрат, на фронте кем был? Солдатом или офицером?

– Офицером. Правда, не шибко большим. Лейтенантом. Командиром стрелкового взвода. Но всё же офицером.

– Тогда дай слово офицера.

– Слово офицера, сынок. – И Кондратий Герасимович обнял и приподнял мальчика.

Так бы обнял он сейчас кого-нибудь из своей родни…

– Ладно, давай землю откидывать. – И Кондратий Герасимович указал на заваленный землёй лаз в блиндаж.

С тех пор как Воронцов остался в роте без своего верного боевого товарища Кондратия Герасимовича Нелюбина, он всюду носил с собой его подарок – сапёрную лопату. Лопата была старая, видать, ещё с первой германской. На шейке виднелся штамп – двуглавый царский орёл. Когда отрывал окоп, левую руку держал на шейке, обхватывая место штампа, и орёл постепенно засиял, как перстень.

Чтобы скоротать время и не думать о предстоящем, Воронцов снова взялся за лопату. Решил вырезать ещё одну нишу. Песок был влажный, плотный. Ниша получилась ровная, как печурка в русской печи над козёнкой. Воронцов очистил клоком травы и зачехлил лопату, повесил её на ремень, сдвинул на поясницу, чтобы не мешала двигаться.

Штурмовики выгрузились в километре-полутора от их окопов в пуще. Построились в карусель и прицельно атаковали невидимые цели. По тому, как Илы распахивали пущу полосой, можно было понять, что навалились они на колонну. Значит, авиационная разведка сработала хорошо, и штурмовики вылетели с аэродрома подскока вовремя.

– Командир, – позвал наблюдатель, которому Воронцов отдал свой бинокль, чтобы тот постоянно осматривал фронт перед ротой, – кажись, кто-то из нашей разведки бежит.

От леса отделилась фигура одиночного бойца. Свой. По виду, из штрафников. Заношенная до крайности гимнастёрка, пилотка блином. Да, наконец узнал бегущего бойца Воронцов – связной из группы Турчина.

Боец ещё издали замахал сорванной с головы пилоткой. В окопах зашевелились.

– Свой!

– Свой! – закричали со всех сторон.

– Братцы! Свой! – отозвался разведчик.

Задыхаясь и спотыкаясь, он подбежал к ротному НП, обвалился в окоп. С минуту лежал на еловой подстилке, что-то шептал, отплёвывался от тягучей слюны. Ему дали воды. Наконец отдышался, заговорил более-менее связно:

– Товарищ старший лейтенант, Турчин просил на словах передать. И записка для командира батальона. Немцы в километре отсюда. Выстроились в колонну. Впереди ударные части. Несколько танкеток и бронетранспортёры с пулемётами. Идут на прорыв. Наши штурмовики отбомбили очень точно. Но прорыв всё равно будет. Обозы разбиты. Но пехота укрылась в лесу. Давайте, звоните в штаб батальона.

Связисты уже накручивали аппарат.

Комбат Солодовников выслушал донесение Воронцова, сказал:

– Зачитайте записку командира разведгруппы.

Воронцов зачитал. Записка почти слово в слово повторяла то, о чём только что доложил разведчик.

В телефонной трубке пошуршало, пискнуло, и капитан Солодовников, как всегда перед боем, спокойный и уверенный, отдал последние распоряжения:

– Твой Турчин только что вышел на связь по рации. Ситуация ясна. Если штурмовики не повторят, они пойдут на прорыв. Основной удар придётся на тебя, Воронцов. Артиллеристы будут бить настильным, через твои головы. Разведчика с донесением пришли ко мне. Следи за флангами. Держись. Да, и вот что… Самое главное. Под огонь голову не суй. Не сорок первый. Понял меня?

– Так точно, товарищ капитан.

– Выполняй!

Штурмовики прилетели снова. На этот раз они зашли двумя парами со стороны деревни и с ходу, без подготовки атаковали дорогу.

Ведомым шёл Ил-2 младшего лейтенанта Фёдора Калюжного.

После короткого пребывания в штрафной Калюжного направили в запасной полк. Там кадровик полистал его личное дело, спросил:

– Ну, как воевалось в штрафной?

– Как и везде, – ответил Калюжный.

– Есть мнения направить тебя в авиашколу. Хочешь летать на штурмовике?

– Так я на нём и летал. И оружейником был, и летающим стрелком.

– А теперь будешь летать пилотом. Так что у командования полное к тебе доверие. Должен оправдать.

– Пилотом?

Калюжный такому повороту своей судьбы конечно же обрадовался. Но виду не подавал. Сказал вроде как с сомнением:

– Боюсь, не смогу.

– Оправдать? Или – пилотом?

– Оправдать-то оправдаю. А вот пилотом…

– Это ж почему? Какие сомнения? Профессия тебе знакомая. Вон, ты и на истребителя несколько месяцев учился. Самолёт знаешь.

– Знать-то знаю, – стараясь не пережать, испытывал кадровика Калюжный, – только воевал-то я стрелком. Что это значит, я думаю, вы понимаете…

– Ну? – не чувствуя подвоха, спросил кадровик.

– Летал всё время задом наперёд.

– Ну и что! А теперь передом сядешь! Удобней. К тому же – командир. Офицерская должность. Довольствие и прочее…

– Боюсь, тошнить будет, – усмехнулся Калюжный.

– А ты парень с юмором! – похлопал его по плечу кадровик, довольный, что выполнил приказ вышестоящего начальства и выловил в потоке бойцов, поступавших из госпиталей, из тыловых частей и маршевых подразделений вполне себе подходящую кандидатуру на штурмовика.

Через месяц он уже летал. Его зачислили в штурмовой полк смешанной авиадивизии, во Вторую эскадрилью.

Прикрывали их истребители из соседнего авиаполка. Полком командовал только что вернувшийся из госпиталя майор Линёв.

Встретились они совершенно случайно, перед очередным боевым вылетом, когда командир истребительного полка со своим начальником штаба прибыл на КП в Омельяновичи для согласования совместных боевых полётов.

– Стрелок! – окликнул Линёв его на взлётной полосе. – Здорово, Стрелок!

Стрелок – так его звали только там, в Яровщинских болотах.

Они обнялись.

– Летаешь? – Линёв кивнул на Ил-2, заваленный молодыми берёзочками маскировки.